Весна 1994 года
В субботу они собирались скромно, но все же обязательно отметить серебряную свадьбу... Судьба распорядилась иначе.
В среду его жена, совсем еще нестарая, очень симпатичная и веселая женщина, умерла неожиданно и быстро. Не успела приехать «скорая», а он уже стал вдовцом.
Как раз в день серебряного юбилея ее похоронили и помянули... Долгая и счастливая семейная жизнь закончилась для Николая Михайловича безвозвратно и навсегда.
Оказалось, за четверть века супружества они успели так приладиться. Приспособиться. Прилепиться друг к другу. Словно никогда не жили и не могли жить порознь.
Черная тоска одолела его. Николай Михайлович ничего не хотел делать. Никого не желал видеть. Все валилось у него из рук... Не зря говорят, что беда не приходит одна.
Вскоре после похорон его уволили по сокращению штатов из конструкторского бюро огромного завода, куда он распределился давным-давно после окончания института... С трудом удалось устроиться лишь ночным сторожем на склад.
Николай Михайлович не сомневался – жизнь теперь окончательно лишилась всякого значения и смысла. Никто уже не ждал его дома. Никому он не был нужен как высококлассный инженер.
Однако уж так повелось. Ничего не поделаешь... Родился на белый свет – живи. Это твоя первейшая обязанность. Что бы ни стряслось. Как бы не было безысходно – живи!
Живи, несмотря ни на что! Ищи выход из любого жизненного тупика. Находи утерянный смысл жизни. Ведь он-то обязательно должен быть.
И не какой-нибудь там великий и всеобщий. А даже самый мелкий и сугубо личный. Главное, чтобы он успокаивал твою растревоженную душу и упорядочивал бытие...
Как-то постепенно, незаметно в жизни Николая Михайловича появился и утвердился новый, необычный смысл... Каждый день он стал появляться на Ваганьково. И в выходные дни. И после бессонных ночей на складе.
Ни паршивое самочувствие, ни плохая погода не останавливали его. Ежедневно он ходил на кладбище. Туда и обратно пешком. Благо жил более или менее неподалеку. А экономить время ему теперь было незачем.
Уже сложился твердый порядок. Первым делом Николай Михайлович доставал из укромного места у ограды веник и совок.
Приводил в идеальное состояние могилы отца, матери, сына и жены. Присаживался на скамеечку. Отдыхал. Курил. И... вспоминал родных.
И всегда это были счастливые и радостные воспоминания. Все плохое и трагичное как-то само собой забывалось. Не приходило на ум. Словно и не существовало вовсе.
А добрых воспоминаний о прежней жизни было так много. Каждый день появлялись все новые и новые. Они дополнялись бесчисленными деталями и подробностями.
Николаю Михайловичу всегда начинало казаться, что вот-вот они кончатся. И нечего будет вспоминать завтра.
Быстро вставал со скамеечки. Уходил подальше от родных могил и долго бродил по кладбищу.
Он видел, как ежедневно Ваганьково пополнялось все новыми постояльцами. С давних пор этот город мертвых, город-некрополь принимал и принимал всех без ограничения.
Деды ложились к прадедам. Отцы к дедам. Дети к отцам. К ним присоединялись племянники. Дальние-предальние родственники и родственницы.
На многих могильных плитах стало тесно от разных фамилий. Как на дверях вместительных московских коммуналок в центре.
Церковь Воскресения Словущего на кладбище приближалась иногда по производительности к крематорию. Снаружи под огромной настенной иконой Николая- угодника постоянно горели свечи. Кучковались с протянутыми руками нищие.
А внутри все отпевали и отпевали покойников… Гробы на тележках отвозили или на руках относили в разные уголки Ваганьково.
Провожающие плакали. Произносили добрые слова и пожелания. Прощались с усопшими. После чего их быстро забрасывали землей жилистые и равнодушные могильщики.
Каждый день Николай Михайлович видел, как на свежих могилах краснели, белели, желтели еще не успевшие поблекнуть живые цветы. Как у оград теснились искусственные венки с серебряными надписями от скорбящих организаций и родственников.
Он заканчивал долгий и неторопливый обход Ваганьково. Возвращался к родным. Прощался с ними до завтра. И направлялся домой...
Стоило выйти за кладбищенские ворота, как умиротворенное состояние души Николая Михайловича разительно менялось. Тишина и покой города мертвых оставались позади.
Он оказывался в ином мире… Его оглушала и вгоняла в беспредельную тоску пока еще живая, но уже смертельно больная, самоуничтожающаяся столица.
Николай Михайлович видел и чувствовал, что Москва не только вымирала. Она и вырождалась.
Переполнялась беженцами и бомжами. «Челноками» и мешочниками. Нуворишами и попрошайками-нищими. Крупными воровскими «авторитетами» и мелкими жуликами. Всяким прочим торгующим, нищенствующим, жирующим и бандитствующим людом.
Столица стонала и скрипела, распираемая этими бурными и неуправляемыми людскими потоками. Они хлынули из ближайшего зарубежья, со всех окраин бывшей советской империи. И принесли с собой иной дух. Иные цели. Иной образ жизни и мышления.
От прежней опрятной и безопасной Москвы не осталось и следа. Из гордой и красивой русской чистюли она превратилась в униженного и замызганного бомжа неизвестной национальности.
Стала многоязыким криминальным мегаполисом. Умывалась теперь слезами и кровью… Человеческая жизнь стоила ныне не больше пули.
По столице пошла гулять смерть. Особо она вошла во вкус после кровавого октября 93-го. Стала обычным, рядовым делом. Коренные москвичи и приезжие привыкли к ней, как солдаты на войне.
Никого не удивляли ни пистолетная стрельба. Ни автоматные очереди. Ни взрывы мин и бомб средь бела дня, а тем более ночью. Обстрелы домов и автомобилей из гранатометов тоже стали не в диковинку.
Даже заказные убийства потеряли свою недавнюю сенсационность. Им газеты уделяли всего несколько строк. Словно речь шла о бытовой мелочовке.
За исключением тех случаев, когда на тот свет отправлялась какая-нибудь очень уж известная личность. Или же если киллеры проявляли в своем «мокром» деле невиданную изобретательность и находчивость. Чем поражали воображение даже отпетых газетчиков-репортеров.
Из парков и скверов. С площадей, улиц и дворов. Из ресторанов. Контор. Машин. Квартир и подъездов, как с поля не прекращающегося ни на минуту сражения, выносили трупы. И конца им казалось не будет.
Были среди них никому не известные, кроме как родственникам, люди. И общеизвестные предприниматели. Политики. Журналисты. Банкиры. Чьи физиономии регулярно мелькали на страницах газет и экранах телевизоров.
Всех хоронили, естественно, в зависимости от материального положения близких. Знакомых и спонсоров... Пропахшие порохом и тротилом останки одних предавали земле в скромных, без каких-либо излишеств, отечественных деревянных гробах.
Других укладывали в роскошные, ясное дело, зарубежные похоронные принадлежности. Из лакированного дуба или бука с бронзовыми ручками. Кистями шелка. Бесшумно открываемыми и наглухо закрываемыми крышками.
В подобных комфортабельных гробах, как выяснилось, отправляли в последний путь и преступных «авторитетов». И «воров в законе». И прочих высокопоставленных уголовников… Даже они в нынешние времена не щадили друг друга.
О бандитских лидерах и вообще о криминальной ситуации в Москве Николаю Михайловичу подробно рассказывал его давний друг, живущий в соседнем доме... Когда-то они учились в одном классе и очень дружили.
После окончания школы их пути разошлись. Один поступил учиться на инженера. Другой – на следователя. А потом попал и всю жизнь прослужил в МУРе.
Недавно его, многоопытного полковника-сыскаря, неожиданно вытолкали на пенсию. Он до сих пор не мог прийти в себя от обиды и непонимания.
Для душевного успокоения частенько заходил в гости к однокласснику. И рассказывал, прямо-таки читал лекции о любимой работе:
– Когда-то, Коля, все преступные «авторитеты» строго придерживались своих неписаных законов и кодекса «воровской чести»... Никто не имел права обременять себя ни семьей. Ни собственностью. Ни коммерцией. Ни политикой.
Они должны были жить замкнуто, обособленно. И общаться исключительно с единомышленниками.
«Ворами в законе» становились за особые заслуги и по определенным правилам... Нужно было обязательно отсидеть в тюрьме. Иметь специально установленный стаж и поручительства нескольких авторитетных уголовников.
Действовали среди них и другие железные законы... Человека без крайней нужды не убивать. На опера вообще руку не поднимать. Потому что у него своя работа. Я ворую, он ловит. Если попался – сам виноват.
Так или примерно так было сравнительно недавно. Еще лет десять назад.
С началом перестройки преступность почуяла вкус свободы. Вседозволенности, замешанной на демократической пустопорожней болтовне и несусветной демагогии. Решила использовать неразбериху в стране в своих интересах...
Бывший муровец замолчал. Достал из кармана пиджака ксерокопию. Надел очки и зачитал несколько фраз из перехваченной в одной из тюрем инструкции «авторитетов» уголовникам:
– «Эта «сатанинская» перестройка Советов преступному миру на руку – она все спишет, все простит. Когда Советы поймут свои ошибки в отношении нас – будет поздно. Перестройка развязывает вам и нам руки...
Ведь если мы сейчас, в перестройку, когда Советам не до нас, упустим момент свернуть шею «мусорам», то такого случая больше нам и вам, братья, не представится. Оцените это здраво».
– Да... Действительно какая-то «сатанинская» перестройка у нас получилась, – вздохнул Николай Михайлович.
– Это уж точно. И пошла преступность вразнос. Остановить ее уже никто не может. Точнее, не хочет. Потому что власть предержащие все говорят. Говорят. Говорят о демократии. И... выпускают из мест заключения отпетых преступников.
Когда-то Москва, с точки зрения уголовного розыска, казалась чуть ли не райским местом. В 87-м, как сейчас помню, в огромном городе было всего-навсего... 172 убийства. И в подавляющем большинстве на примитивной бытовой почве.
В прошлом году, Коля, их количество приблизилось к... полутора тысячам. И «бытовых» достаточно мало. В основном – заказные, профессионально исполненные. По этому кровавому показателю наша родимая столица уже победоносно опередила их «оплот демократии» – Нью-Йорк.
Бывший муровец в сердцах плюнул. Достал сигарету. Закурил и продолжил:
– Воровское сообщество живет иной жизнью, чем прежде. Оно меняется на глазах в духе нашего паскудного времени. И его тоже не миновало падение нравов... Все прежние негласные кодексы и законы рухнули как карточный домик.
Нет ни стажа, ни системы поручительства. Для новоявленных «авторитетов» сидеть в тюрьме считается дурным тоном. Они заводят семьи и официально регистрируются в ЗАГСах.
Реже «ботают по фене», а осваивают иностранные языки. Дабы можно было общаться и делиться опытом с зарубежными коллегами.
Современные «воры в законе» гласно и негласно возглавляют совместные предприятия, прочие коммерческие структуры. Знакомятся и взаимовыгодно дружат с известными политиками. Бизнесменами. Банкирами. Артистами.
Посему очень заботятся о собственном, как теперь модно называть, имидже… Они одеваются в шикарные костюмы. И даже посещают концерты своих корефанов из демократической богемы.
Ни один уважающий себя «авторитет» ни за что не сядет в «Волгу». Тем более – в «Жигули». Им положено ныне ездить в дорогих престижных иномарках.
Среди них подросло и набрало силу новое страшное поколение. Для них вообще не существует ни законов, ни авторитетов. Никаких и нигде... Единственная цель и смысл жизни – деньги. Деньги. Деньги. Любой ценой. И чем больше, тем лучше.
Они сводят счеты и убивают своих же, друг друга. Раньше в преступном мире это было ЧП и сурово наказывалось. Ныне – обычное дело. Я тебе назову «воров в законе» и «авторитетов», уничтоженных или бесследно исчезнувших только в последнее время...
Бывший муровец замолчал и глубоко затянулся. Задумался и выдохнул облачко дыма. Положил сигарету в пепельницу. И начал перечислять, загибая пальцы:
– Валерий Длугач по кличке Глобус, Джамал Микеладзе (Арсен), Сергей Фролов (Фрол), Вячеслав Ваннер (Бобон), Григорий Соломатин, Султан Даудов (Султан), Анатолий Семенов (Рэмбо), младший Соколенок, Федя-бешеный, Гиви Берадзе (Резаный)...
Видишь, Коля, пальцев на руках уже не хватает. Но ведь это далеко не все потери преступной элиты. Сколько из них чудом уцелели и подлечиваются. Готовятся отомстить... Не зря с начала года весь столичный уголовный мир перешел на «военное положение».
– Как это? – не понял Николай Михайлович.
– А очень просто. По давно отработанной схеме действуют... Жен и детей надежно прячут. Или отправляют в другие города и веси. На жилплощади устраивают засады из вооруженных до зубов боевиков – «быков».
Сами «авторитеты» скрываются на съемных квартирах – «хазах». Или же залегают на лечение в престижные больницы под чужими фамилиями. На помощь вызываются «бригады» из дружественных регионов...
И вот о чем я хочу тебе еще сказать. Принято считать – преступность интернациональна. Это в принципе верно. Но... уже не совсем. Поскольку время вносит свои поправки. В Москве, к примеру, за последние годы она стала очень даже национальна.
У нас крепко обосновались и грузинская. И армянская. И азербайджанская. И чеченская. И осетинская. И дагестанская. И прочие банды с Кавказа и Закавказья. И у каждой своя специализация. Даже своя национальная специфика преступлений...
– Слушай!.. Меня уголовные детали не интересуют! – вскипел Николай Михайлович. – Мне вообще все эти толпы «лиц кавказской национальности» на улицах и рынках осточертели хуже горькой редьки. Опротивели. Видеть их не могу... Из интернационалиста превратился я в ярого националиста.
– Примерно то же самое происходит и в преступной среде. Некоторым славянам засилье южных людей тоже стало не по душе. Они не сидят сложа руки, а воюют с ними. В прямом смысле не жалея собственной жизни.
Накануне Нового года был убит известный и сильный «авторитет» Сергей Фролов, которого я уже упоминал. Вот он-то как раз отстаивал славянские интересы. И беспощадно гонял кавказские группировки в Москве и Подмосковье.
На днях, говорят, объявился еле оправившийся от ран в Америке Андрей Исаев (Роспись). Он тоже известная личность. И также люто ненавидит кавказцев. Мечтает вышибить их всех до одного из столицы.
Короче, Коля, суровые «разборки» за чисто коммерческие или национальные интересы будут продолжаться долго и кровопролитно. Нисколько не удивлюсь, если со дня на день отправят на тот свет еще какого-нибудь «авторитета» любой национальности...
Так оно вскоре и случилось... Поздно вечером бывший муровец позвонил на работу Николаю Михайловичу. Сообщил, что во второй половине дня застрелили грузина Отари Квантришвили.
О деталях убийства, о биографии этой очень хорошо и давно знакомой ему личности пообещал рассказать позже. Когда они вместе от нечего делать пойдут на его похороны на Ваганьково...
Несколько дней спустя они встретились на улице. Пожали друг другу руки. Закурили. И отправились, не торопясь, пешком по традиционно-ежедневному маршруту Николая Михайловича.
Им надо было одолеть Новую Башиловку, оставив на противоположной стороне солидные сооружения спортивного комплекса «Динамо». Там, где проезжая часть ныряет в тоннель, взять левее и выйти на Ленинградский проспект.
Направиться в сторону отеля «Советский», на котором издалека виднелась рекламная надпись: «Легендарный ресторана «ЯРЪ». По подземному переходу пройти под проспектом. И оказаться напротив старого красивого дома с продовольственным магазином «Ажурный» на первом этаже.
Дальше следовало взять правее. Миновать два высоченных постамента с бронзовыми лошадьми, мужчинами. И ступить на тихую Беговую аллею... Ничего любопытного на ней не имелось. За исключением, пожалуй, более или менее современного сооружения «на куриных ножках».
Так в народе называли многоэтажный жилой дом зеленоватого цвета, стоявший на редких бетонных опорах. Посему он как бы парил метрах в десяти над землей... За ним просматривалась соседняя улица. А еще дальше – задняя сторона вместительной трибуны стадиона «Юных пионеров».
Беговая аллея приводила к знаменитому московскому ипподрому. Пожилое, но ухоженное административное здание с внушительной колоннадой и стройной башней украшали разнообразные скульптурные лошади и лошадки. Одна из них забралась на самый верх. На острие шпиля. И превратилась в изящный флюгер...
Потом надлежало выйти на сравнительно неширокую Беговую улицу, постоянно забитую в последние годы автомобильными пробками. Одолеть больше троллейбусной остановки по тротуару в шуме и чаде. Чтобы выбраться в конце концов на широченный мост.
На нем, несмотря на нескончаемые потоки машин, дышалось куда легче. Потому что вокруг не толпились дома, а было очень много свободного пространства... Внизу десятки железнодорожных путей бежали к Белорусскому вокзалу. Справа виднелось сероватое, еще не зазеленевшее Ваганьковское кладбище.
Не доходя до самого конца моста, надо было перейти на лестницу и спуститься вниз. Еще раз свернуть налево и пройти под его мрачными капитальными сводами.
Миновать какие-то хозяйственные постройки или склады железнодорожников. Пересечь трамвайные пути и ступить на узкую земляную тропинку у кладбищенской ограды.
Она вела к повороту на улицу Сергея Макеева и превращалась в достаточно широкий заасфальтированный тротуар. Отсюда до официального входа на Ваганьково оставалось совсем немного. Несколько сот метров...
– Понимаешь, Коля, – рассказывал по дороге бывший муровец, – Отари Квантришвили был очень своеобразной личностью... Он как бы олицетворял характерные приметы нашего смутного времени. Ухитрялся пользоваться авторитетом одновременно и в криминальных кругах, и в высшем свете.
Там за небольшой срок он приобрел популярность, постоянно мелькая на телеэкране и во всяческих тусовках. Стал общественным, даже политическим деятелем. Был председателем благотворительного Фонда социальной защищенности спортсменов имени Льва Яшина. Сколотил и возглавил партию «Спортсмены России».
Отари Витальевич имел огромные средства, как пишут в протоколе, «не установленного происхождения». Вкладывал их и в добрые дела. И в создание, рекламу собственного образа эдакого щедрого спортивно-общественного дяди с кристально чистыми намерениями и биографией.
Последнее, мягко выражаясь, совсем не соответствовало действительности... Когда-то за участие в групповом изнасиловании его осудили на девять лет. Но отсидел меньше половины. Поскольку откуда-то взялась справка, что он с рождения страдал вялотекущей шизофренией.
Родился Отари в 1948 году в Грузии. Вскоре оказался в Москве. И все детство, юность провел вместе со старшим братом Амираном на Красной Пресне. Ее всегда считал своей законной родиной. А себя – коренным москвичом.
Взрослея, братья постепенно стали приобщаться к криминальным проказам. Они весьма успешно играли на деньги в карты в гостинице (не в отеле, как называется сегодня) «Советская». На юных «катал» (так их тогдашняя специализация звучит на милицейском жаргоне) обратили внимание старые уголовники.
Их взяли под крыло известные московские «воры в законе» Леонид Королев по кличке Лентяй, Анатолий Черкасов (Черкас) и уже мной упоминавшийся Гиви Берадзе (Резаный)... Позже они «перепрофилировали» Отари и поручили ему следить за тотализатором на ипподроме.
– Надо же!.. И «Советская», и ипподром – все на нашем пути. Мы с тобой словно на экскурсию отправились по местам, образно выражаясь, уголовной славы, – пошутил Николай Михайлович.
– Мы уже, Коля, прошли еще одно очень важное для него место – «Динамо», – уточнил бывший муровец, а ныне экскурсовод. – Там он сначала серьезно занимался борьбой. Потом долго тренировал и получил звание заслуженного тренера РСФСР.
Отари любил хвалиться корешам-уголовникам, что немало его воспитанников стали высокопоставленными сотрудниками МВД и КГБ. Что они не забывают своего учителя-тренера... Словом, если кому-то надо помочь, нет проблем. Поскольку там «все схвачено».
Так ли это или нет, утверждать не буду. Во всяком случае, вспоминается такой эпизод... Пять лет назад досрочно освободили из тюрьмы его приятеля, известного «вора в законе» Вячеслава Иванькова (Япончика). Кстати, пока тот «тянул срок», Отари присматривал за его детьми, приобщал к спорту.
– Ну... Он все-таки чужим детям, обнищавшим спортсменам помогал, – вслух задумался Николай Михайлович. – Хоть что-то хорошее для других в жизни делал в отличие от наших правителей-пустозвонов.
– Коляныч!.. Ты уже, видно, в старческий маразм впал, – расстроился бывший муровец. – Ничего не соображаешь, что ли?.. Ведь его благотворительность на «грязных» деньгах замешана.
– Почему тогда, интересно знать, вы его до сих пор за решетку не упрятали?.. Слабо?.. Не за что было? – вспылил Николай Михайлович.
– Да, официально вроде бы так, – вздохнул бывший муровец. – По единодушному мнению оперативников, он считался крупнейшим «авторитетом» московского преступного мира... Но оставался неуязвимым для нашего уголовного кодекса.
Он ведь был из тех «крестных отцов», которые никогда и ни в чем непосредственно сами не участвуют. Руки не марают. Зато все, что душа желает, им доставляется на дом. Как выражались известные советские сатирики, «на блюдечке с голубой каемочкой».
Кстати, хорошо известна и крылатая фраза самого Отари. Везде и высокопарно он любил провозглашать: «Я ни у кого ничего не отнимаю и даже не прошу. Они сами мне все приносят и отдают».
– Как это? – не понял Николай Михайлович.
– А очень просто. Тут, Коля, разных вариантов много... Можно внедрить своих людей в частные, государственные коммерческие предприятия, банки и так далее. Потом так интеллигентно посоветовать или «отмывать» деньги. Или просто-напросто отдавать часть своих доходов.
Если кто-то не поймет, заартачится, то можно объяснить коротко и доходчиво. Какая-нибудь дружественная «бригада» накачанных молодых людей под предводительством крутого «авторитета» засылается с визитом к непонятливому.
После беседы тот обычно начинает исправно «все приносить и отдавать». Или же вскоре заканчивает свой жизненный путь с пулевыми отверстиями в черепной коробке...
Отари Квантришвили был многоопытным и по-восточному хитрым человеком... Причислял себя к славянскому клану. Опекал и дружил с лидерами солнцевских, балашихинских, измайловских, люберецких, подольских, долгопрудненских организованных преступных группировок.
Пытался, естественно, найти взаимопонимание и с родственными ему по крови кавказскими «общинами». Что не всегда удавалось... И тогда он, сильный и богатый. Не терпящий тех, кто против него, отступал перед грозным противником.
Так случилось, когда чеченцы расстреляли безоружного Амирана. Все, прежде всего грузинские «воры в законе», ждали, что Отари, как положено по законам гор, отомстит за старшего брата... Но этого не произошло.
Вообще в последнее время у него участились стычки и с другими, в том числе со славянскими, «авторитетами». Не случайно, предчувствуя опасность, он приобрел недавно на чужое имя загранпаспорт... Однако воспользоваться им не успел.
– Кто же его убил и... как? – спросил Николай Михайлович.
– На первую часть вопроса, Коля, в обозримом будущем, думаю, никто тебе не найдет ответа. Потому как в нынешнем бардаке выйти на исполнителя и тем более заказчика почти невозможно... А на вторую – отвечу я. Довольно подробно и обстоятельно. Поскольку надежные друзья в МУРе еще остались.
Убийство было, без сомнения, заказным и профессиональным. Тщательно продуманным и подготовленным… Они знали, что Отари еженедельно, строго по вторникам, с двух до шести вечера, парился. И обсуждал важные вопросы с нужными людьми в Краснопресненских банях.
В тот последний его день без пятнадцати шесть он вышел на улицу. И в сопровождении двух охранников направился к автостоянке... Тогда и раздались выстрелы.
Снайпер стрелял из слухового окна на чердаке близлежащего дома. (Позже там нашли винтовку с оптическим прицелом и три стреляные гильзы)... Пули попали в грудь, шею и голову.
Смертельно раненного срочно отвезли на частной машине в Боткинскую больницу. Туда же съехалось множество спортивных людей из его охраны... Но ничего не помогло. Вскоре Отари Витальевич Квантришвили скончался, не приходя в сознание.
Да и другого конца, Коля, у него не могло быть. Все закономерно. Он получил пули, предназначенные именно ему, или от врага. Или завистника. Или соперника. Очень редко преступные «авторитеты» заканчивают жизнь естественной смертью...
Николай Михайлович и бывший муровец уже подходили к кладбищу. Вся площадь перед ним была запружена «мерседесами», «вольво», «БМВ», «кадиллаками» и прочими дорогущими иномарками. За воротами толпились тысячи людей... Казалось, его похороны вылились чуть ли не во всенародную скорбь.
Десятки фотокорреспондентов, теле- и кинооператоров с разных точек заснимали траурную процессию в целом и ее скорбящих участников в частности... Кого только тут не было! Кого только не узнавал Николай Михайлович!
Не обошлось, как положено, без Кобзона, Розенбаума и прочих всюду вечно мелькающих представителей русскоязычной артистической богемы. Встречались известные спортсмены. Журналисты. Общественные деятели. Предприниматели.
Отдельными группами-кланами кучковались коротко остриженные крепкие мужчины в кожаных куртках или кашемировых пальто. Многие из них были в темных очках.
Все они, как один, скорбно глядели в землю. Отворачивались. Прятали лица от фото- и кинокамер. Не желали ни в коем случае попадать на пленку.
– Будешь нас снимать, козел, убью, – тихо, но убедительно прошипел плечистый качок на оказавшегося рядом журналиста... Мигом того и след простыл.
Словом, тем апрельским днем на Ваганьково собралась весьма разношерстная публика. Вся она, как бы там ни было, после предания земле Отари Квантришвили дружно отправилась на поминки в огромный ресторан гостиницы «Москва».
Кладбище тут же опустело. Затихло и успокоилось... Николай Михайлович и его школьный друг закурили. Продолжили прерванный разговор.
– Никого из «авторитетов» не видел. Они не дураки. Чего зря светиться, – размышлял бывший муровец. – Знают ведь, похороны Отари не раз и не два покажут по телевидению... Они все-таки наверняка с ним попрощались.
– Как?.. Когда? – заинтересовался Николай Михайлович.
– Ночью. Когда его уже отпели в церкви здесь же, на Ваганьково. Сюда, думаю, пожаловала несметная толпа высокопоставленных уголовников-кавказцев... Коля, ведь в Москве уже надежно обосновались около полусотни грузинских «воров в законе». Армянских – десятка полтора. Всяких прочих – тьма-тьмущая.
– Заполонили, как сорняк, столицу. Темнеет Белокаменная. Начинает говорить с кавказским акцентом... Для русских добром это не кончится.
– Точно... Скоро нам и на кладбищах места хватать не будет, – грустно пошутил бывший муровец.
– Что ты несешь, ей-Богу!.. Волосы дыбом встают. Шуточки у тебя какие-то дурацкие.
– Не шуточки, а сущая правда... Они до престижного Ваганьково давно добрались. Отари здесь далеко не первый инородный преступный «авторитет».
– Не может быть, – не поверил Николай Михайлович. – Неужели на одном кладбище с Есениным, другими великими русскими людьми – гордостью нации соседствуют бандиты-инородцы?
– Все началось шесть лет назад. Когда перестройка уже приносила свои горькие плоды... На Ваганьково ухитрились похоронить грузинского «вора в законе» Валериана Кучулорию по кличке Пецо.
Разразился жуткий скандал. И того пришлось дважды перезахоранивать. Не помогло даже вмешательство всесильного Отари... Позже для них проблем уже не возникало.
Пристроили Виктора Когана по кличке Моня или Жид. Вообще-то он всю жизнь специализировался на кражах церковной утвари и икон... В последнее время заодно ударился в коммерцию, за что и поплатился.
Полгода назад расстреляли Амирана. Для старшего брата Отари быстро договорился не просто о похоронах на этом кладбище. А на самом видном и престижном месте у входа, неподалеку от могилы Высоцкого.
И вот сегодня торжественно там же предали земле его самого. Так что Ваганьково постепенно превращается в кладбище преступных «авторитетов»... То ли дальше будет, – тяжело вздохнул бывший муровец и безысходно развел руками.
Настроение было паршивое. Разговаривать ни о чем больше не хотелось. Давние друзья попрощались. И разошлись в разные стороны... Один отправился домой. Другой – к могилам родных.
Николай Михайлович по традиции первым делом убрался. Присел на скамеечку отдохнуть и закурил. Начал вспоминать давно и недавно ушедших от него близких. Это были, как всегда, добрые и счастливые воспоминания.
Ваганьково стало единственным местом в Москве, где он обретал душевное равновесие и спокойствие. Своеобразной отдушиной. Временным выходом из мерзской действительности, в которой все они ныне выживали.
Да, да... Не жили по-человечески. А из последних сил именно выживали. Замороченные вопросами: как же сводить концы с концами и как вообще уцелеть в нынешнем беспределе?
Николаю Михайловичу с ужасом казалось, что ни в России, ни тем более в Москве уже нет гордой и могучей русской нации. Исчезло ее самоуважение. Она потеряла инстинкт самосохранения и самозащитные реакции.
Рухнули последние надежды на перестройку и постперестройку... Дружелюбное, доброжелательное лицо русского предпринимателя, помогающего направо и налево обездоленным, так и не показалось.
Зато отовсюду, из-за всех углов и подворотен, оскалилось на ошарашенных москвичей наглое и циничное рыло кавказца-вора-бандита. Москва становилась или уже стала «кавказской пленницей»...