Весна 1990 года
Звонок затрезвонил неожиданно. И дребезжал надоедливо долго.
Старик нехотя встал с тахты. Вышел в тесную прихожую. Спросил громко и строго:
– Кто там?
– Дядя Семен, это я, Степан!.. В гости к вам на пару дней приехал! – послышалось с лестничной площадки.
– Какой Степан-то? – недоверчиво переспросил старик. Прислонился к двери и уставился в глазок.
– Сын я вашей младшей сестры!.. Помните меня?
Не ответил старик. Он с трудом рассмотрел подслеповатым глазом скуластую физиономию. И... немного успокоился – вроде бы действительно на своего, на родственничка похож. Впрочем, кто его знает.
Дядя Семен отодвинул тяжелую щеколду. Щелкнул одним замком, вторым. Не снимая толстой цепочки, приоткрыл дверь. И через узкую щель начал внимательно изучать незваного гостя.
«Похож, как пить дать, похож», – окончательно успокоил себя старик. Он снял цепочку. Гостеприимно распахнул дверь. И впустил наконец племянника в свою однокомнатную квартирку.
– Здравствуйте, дядя Семен!.. Вы тут, как в тылу врага, забаррикадировались! – засмеялся крепкий высокий Степан. Переступил через порог и снял с плеч увесистый рюкзак.
– Это еще что, – усмехнулся дядя. Обнял и расцеловал племянника. – В богатых домах уже бронированные двери навешивают... А в наших пятиэтажках голь сплошная. Тут и воровать-то нечего. Сам посмотри!
Посмотрел Степан и убедился, что утащить отсюда на самом деле нечего... В квартирке властвовал запах бедности и всепобеждающей старости.
Плохо выглядел дядя Семен. Серое лицо с обвисшей кожей. Потускневшие печальные глаза. Расползлась почти по всей голове лысина. А вокруг нее беспомощно топорщились во все стороны редкие седые волосики... Весь он как-то безнадежно постарел.
«Что же с нами делает жизнь?!» – невесело подумал Степан. И... начал быстро опустошать рюкзак.
Он положил на столик в кухне внушительных размеров кусок сала. Перевязанные тесемками полиэтиленовые пакеты с квашеной капустой и домашним творогом. Рядом поставил стеклянные банки с солеными огурцами и грибами. С малиновым и смородиновым вареньем.
– Ничего себе!.. Добрые гостинцы от сестрицы! – обрадовался дядя Семен и посмотрел повеселевшими глазами на племянника.
– Еще не все, – довольно объяснил Степан. Вытащил из похудевшего рюкзака вместительный пакет картошки. Связку сушеной рыбы. Литровую бутылку самогона… И добавил: – Мать сказала, что вы вообще-то не пьете… Но, может, пригодится на всякий случай.
– Очень даже пригодится, – согласился дядя Семен. И... ласково погладил литрушку.
Раньше он действительно не пил. Туда-сюда бросала его судьба-индейка. В пиковые ситуации попадал. Но твердо стоял на своем: ни грамма спиртного, и все тут.
Подсмеивались, подначивали его алкаши. А он зловеще отвечал: «Тому, кто выпивку придумал, я бы башку оторвал за вредительство!»
Ныне, правда, дядя Семен почти забыл некогда любимую фразу. Точнее, не забыл, а переиначил...
Перестройку поддержал обеими руками. Очень пришлась ему по душе антиалкогольная кампания. С чего, собственно, как он разумел, все и началось. Кончилось-то тем, что народ подождал-подождал. Потерпел-потерпел. И... запил крепче прежнего.
Запил и дядя Семен. Нет, не по-черному, как многие. А так, потихонечку попивать начал. Прикладывался он к стакану не регулярно, а изредка. Когда на душе совсем кисло становилось. Или неожиданно радостное событие происходило. Как сегодня, к примеру.
– Ну, Степан, порадовал ты меня!.. В Москве-то со жратвой паршиво. В магазинах пусто. Люди говорят, вагоны с продуктами на запасных путях месяцами простаивают.
– Может, врут?! – спросил-предположил племянник.
– Возможно, и загибают, конечно... А может, при Советской власти земля родить перестала? – выдвинул свою версию дядя Семен.
– Да нет! Хорошо она родит! – уверенно сказал Степан.
– Значит, землицу-то русскую не загубили еще окончательно. Ну и слава Богу! – успокоился дядя Семен. – А сами-то как живете?
– Кто скотину держит и баклуши не бьет – нормально. Сами видите!
– Вижу, Степан, вижу! – вновь порадовался дядя Семен. Взглянул на вкусные гостинцы и даже причмокнул губами.
– Ну, а колхозы-совхозы, как и раньше, все в столицу отправляют. А сами на голодном пайке остаются... Женщины по выходным в Москву на электричках с сумками едут отовариваться.
– Знаю, Степан, знаю, – вздохнул дядя Семен.
– Рассказывают, стали в магазинах на немосквичей смотреть как на нахлебников. Объедаем, мол, мы вас.
– Ты меня с ними не ровняй, – обиделся дядя Семен. – Как-никак родились-то в одной деревне... Туда и помирать поеду. Если здесь раньше времени не загнусь.
– Да не о вас я, дядя, речь веду... Вообще о москвичах нынешних, – попытался исправить оплошность Степан.
– Люди-то в столице, как везде, разные – хорошие, плохие, средние. Только всем нам пудрят мозги покруче, чем остальным в Союзе... Вот и ополоумела вся Москва от мала до велика.
– Май сейчас… Поэтому и маются москвичи, – пошутил племянник.
– При чем тут май. Явление это всесезонное, – продолжал рассуждать дядя Семен. – Знаешь, как наши начальнички-недоумки свой подмоченный авторитет перед москвичами решили поднять?.. Не первый уж месяц с немосквичами на продовольственном фронте официально сражаются.
– Как это? – не понял Степан.
– А очень просто. На продукты то карточки изобретут. То талоны придумают. То визитки наштампуют... Скоро, небось, заставят нас самих в магазинах справку из психдиспансера показывать! – предположил дядя Семен.
– Не может быть! – изумился Степан.
– В Москве ныне чего хочешь может быть! – невесело засмеялся дядя Семен и серьезно добавил: – Я на бюллетене сижу. Неделю нос из дома не высовывал... Перестройщики наверняка опять что-нибудь несусветное выдумали.
– Похожу завтра по городу. Может, чего и узнаю.
– Как пить дать, узнаешь!.. Сейчас, Степан, сгоняй в булочную. Рядом она, в соседнем доме. Нет у меня ни кусочка хлеба. Говорят, его пока без визиток дают. Правда, очереди огромные... Я пока себя в божеский вид приведу. И начну из гостинцев праздничный ужин готовить. А то прямо слюнки текут.
Когда Степан вернулся, дядю Семена было просто не узнать. Он успел побриться. Пригладил седые волосики вокруг лысины. Сменил рваненький спортивный костюмчик на новые брюки и рубашку. Стоптанные тапочки – на блестящие ботинки со скрипом.
Кухня тоже похорошела. Окно и подоконник избавились от пыльного налета и остатков дохлых мух. Пол был подметен. Из раковины исчезла куча грязной посуды. Стол украсился тарелками с деревенской закусью. На плите довольно дышала паром кастрюля с картошкой.
Помолодевший дядя Семен нарезал толстыми ломтями хлеб. Приоткрыл помятую дверцу холодильника. Извлек из него запотевшую бутыль самогона. И торжественно сказал:
– Ну что, племянничек, устроим себе праздник?! Хочется по-человечески посидеть хоть иногда. Не все же в дерьме бултыхаться... Сколько налить-то тебе?
– Да не пью я совсем. Ни граммулечки даже, – тихо, словно оправдываясь, ответил Степан.
– И правильно делаешь! Весь в меня пошел. Сколько лет сам держался подальше от этой отравы. Ну, а жизнь-то когда выскочила из наезженной колеи. И затряслась по колдобинам, начал я потихонечку закладывать за воротник. Так вот... Эх была не была!
Дядя Семен обреченно махнул рукой и набулькал себе грамм сто. Опрокинул стакан в широко раскрытый рот и... сделал страдальческое лицо. Захрустел огурцом и ткнул вилкой в кусочек сала. Закусил немного и надолго замолчал, уйдя в невеселые думы.
Наконец он вернулся к действительности. Осоловевшими глазами осмотрел кухню. Суетливо налил себе еще полстакана. Задумчиво покачал головой. Многозначительно помахал в воздухе рукой, словно настраиваясь на длинную содержательную речь.
– Вот что я тебе скажу. Никому не говорил, а племяннику признаюсь как на духу... Мочи-то нет больше в Москве очумевшей жить. Загоняет она простых людей в угол. Давит, как клопов вонючих... Слава Богу, до пенсии тянуть меньше года осталось. Доработаю, если сил хватит. Оформлю документы. И... на родину, в деревню подамся.
– Правильно, – согласился Степан и положил дяде пару вареных картошин.
Дядя Семен выпил с отвращением. Пожевал кусочек сала. И снова надолго замолчал, вернувшись в невеселые думы.
Его лысина и лоб покрылись бисером пота. Нос и щеки покраснели. Глаза жалобно поморгали-поморгали и наглухо закрылись. Голова покачалась-покачалась и плавно опустилась на картошку в тарелке... Послышался заунывный храп.
Степан приподнял голову дяди Семена. Аккуратно протер ее полотенцем. Ласково взял невесомого старика на руки. Отнес в комнату и положил на тахту. Осторожно, как немощного ребенка, раздел и прикрыл простыней...
Утром распухшая физиономия дяди походила на сморщенную грушу. Пожаловался он, что и башка трещит. И знобит всего. И поясницу ломит. Кряхтя, сам себя укорил:
– Не надо было вчера, старый дурень, пить-то!.. Нализался, как пьянь последняя.
– Может, опохмелиться вам принести? – сочувственно спросил Степан.
– Не опохмеляюсь я!.. Не алкаш пока законченный, – обиделся дядя Семен. Помолчал, подобрел и добавил: – Хорошо бы сейчас рассольчика деревенского!
Степан пошел на кухню. Налил из банки с огурцами стакан рассола. И с чувством выполненного долга перед занемогшим родственником вернулся в комнату.
Дядя Семен с удовольствием выпил. Неуверенно встал. И, пошатываясь, проводил племянника в поход по Москве. Закрыл дверь на все запоры и снова улегся на тахту. Долго размышлял он о смысле жизни. Не дождался достойной мысли и заснул...
А Степан уже успел побродить по брусчатке Красной площади. Обошел вокруг Кремля, отгородившегося от перестроечных будней толстыми непробиваемыми стенами. На лавочке в Александровском саду поболтал с замусоленным старикашкой, нудно честившим всех и вся.
Оказался в конце концов Степан на неприветливом Новом Арбате. И согласился, услышав, что москвичи именуют его «вставной челюстью Москвы». Зашел он в один из искусственных зубов-зданий с надписью «Новоарбатский». И узнал интересную новость для дяди Семена.
На стене висел плакат, сообщающий крупным шрифтом, что продукты отпускаются только по предъявлению паспорта. Ниже еще что-то было мелко написано. Но что - Степан издалека не разобрал. Он нащупал в кармане нужный документ и занял очередь.
В огромном гастрономе в немыслимо запутанных очередях стояли молчаливые злые люди. Такое количество мрачных личностей Степан видел впервые. И искренне обрадовался, что как раз перед ним оказался весельчак-одиночка.
Это был высокий мужчина в длинном пиджаке, очень на кого-то похожий продолговатым лицом. Он беспрестанно травил перестроечные байки... Громогласно смеялся лишь он сам да Степан потихонечку, за компанию. Остальные продолжали молчать, как воды в рот набрав.
Неожиданно мускулистый мордоворот из соседней очереди посоветовал внутриутробным голосом не выводить его из равновесия во избежание кровопролития. Весельчак-одиночка не заставил себя долго упрашивать. И тут же… замолчал.
Молчал он долго, часа полтора. Но в ответственный момент вновь оживился... Гордо достал из брюк паспорт. Размашисто хлопнул им по прилавку. И забасил на весь гастроном:
Я
достаю
из широких штанин
дубликатом
бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
я –
гражданин
Советского Союза.
– Чего горланишь-то, Маяковский! – огрызнулась ядреная продавщица. Перелистала «краснокожую паспортину». Швырнула ее назад на прилавок, как абсолютно никчемную бумажку... И рявкнула:
– Московской прописки нету!
– Вон же крупно написано! – взмолился весельчак-одиночка и длинной рукой указал на плакат.
– Ты чего, Маяковский, ослеп, что ли? – развеселилась ядреная продавщица. – Ниже-то мелко, что написано?! Иди посмотри!.. А потом чеши в «экспресс-отдел». Может, там тебя, горемычного, отоварят.
Понурый «Маяковский», а вслед за ним и Степан, под внутриутробные шуточки мускулистого мордоворота начали искать выход из замысловатого лабиринта очередей. Выбрались они наконец. И направились в противоположный угол гастронома.
В «экспресс-отделе» на кнопке болтался рукописный листочек с нормой отпуска: 200 граммов масла, 200 – колбасных изделий, полкилограмма мяса, пачка чая, две пачки сигарет, две бутылки спиртного... Правда, все «изобилие» предназначалось исключительно для командированных в Москву.
Побитый столичным бытием «Маяковский» приободрился. И на глазах снова перевоплотился в весельчака-одиночку. Он предъявил паспорт и командировочное удостоверение.
С шутками-прибаутками заплатил и получил пайку. Рассказал пару сальных анекдотов скучающему от безделья мордастому продавцу. И направился к выходу бодрым шагом под мелодичный перезвон бутылок в сумке.
Степан был не командированным. А всего лишь - незваным гостем дяди Семена. Продавец оперативно послал его из «экспресс-отдела» в соответствующее место... Впрочем, и сам мордастый был тут же отослан туда же.
На том и закончилось посещение «Новоарбатского»... Степан больше не сомневался, что купить по просьбе матери колбасы, чая, печенья и конфет не суждено ему в московской кутерьме.
Он немного расстроился. Но вспомнил неунывающего весельчака-одиночку. Улыбнулся и решил, что в Москве все же остались редкие плюсы. Чего здесь только не увидишь и не услышишь?! Кого только не встретишь?!
– Тихо ты!.. Человека затопчешь! – загрохотал в ухо склочный голос.
Степан резко затормозил. Поднял голову. И... остолбенел. Напротив стоял Горбачев.
– Что ты, как бронепоезд, прешь!.. Объект мне чуть было не угробил! – не унимался мужчина с фотоаппаратом на пухлом животике.
Степан сообразил, что это была всего-навсего цветная фотография Михаила Сергеевича, приклеенная к фанерному макету... Загорелое сытое лицо с хитрющими глазами. Вишневый шлепок на лысине. Голубая рубашка с красным галстуком. Темно-синий костюм с отглаженными брюками. Черные ботинки небольшого размера.
– Роста-то он какого? – поинтересовался Степан.
– Один к одному. Как живой! – похвалился фотограф и строго добавил: – Ты мне его чуть с ног не сбил. В цивилизованном обществе за такие штучки в кутузку отправляют... Фотографируйся, пока не поздно. Лучше уж в центре Москвы, а не где-нибудь на колымской окраине.
Степан согласился. Пустой рюкзак отставил в сторону. Сам скромно встал рядом с Михаилом Сергеевичем.
Фотограф остался недоволен композицией. Приказал прижаться вплотную. А еще лучше по-братски обнять за плечи первого человека в государстве. Очень ему не понравилась и постная физиономия Степана:
– Что ты такую морду скорчил?.. Не на кладбище ведь снимаю, а в столице перестроечной страны.
Наконец фотограф угомонился. Приподнял с пухлого животика аппарат и нажал на кнопку. Внутри что-то зажужжало. На свет божий неторопливо выполз готовый снимок. Им Степан остался доволен. Бешеной стоимостью его - нет.
Фотографа устраивало и то и другое. Он прилежно пересчитал полученные деньги и спрятал их в карман. Оттуда же извлек заграничную пачку и милостиво предложил сигарету. Степан поблагодарил. Закурил и спросил:
– Почему у вас только Михаил Сергеевич?.. А Борис Николаевич где?
Фотограф глубоко затянулся и многозначительно помолчал. Взглянул на Степана с сожалением. Покачал головой. И принялся разъяснять ему элементарные вещи:
– В фаворе пока Горбачев. Вот и клюют людишки на его макет, как на мормышку. Клев, правда, скоро кончится... Тут-то я поставлю новую приманку. Побольше и помясистее. Ельцин у меня уже готов. Дома за шкафом стоит. Пылится до поры до времени... Понял?
Понял Степан лишь одно – ничего в Москве в обозримом будущем не изменится. Не улучшится. Скорее, наоборот – ухудшится. Хотя паршивее вроде бы некуда.
Он возвращался поздно... Стемнело. Столица тяжело спала. Не видно было ни одной живой души. Только стая мерзких тварей с длинными хвостами деловито пересекла улицу напротив знакомого дома.
– Где ты болтаешься в такую темень? – спросил изволновавшийся дядя Семен. – Опасно по ночам в Москве… Жизнь человеческая ныне пятака ломаного не стоит.
– Ничего, прорвемся! – успокоил дядю Степан. – Зато много новостей вам принес.
Пока дядя Семен готовил ужин, он подробно рассказывал о своем путешествии по столице. Когда дошел до крыс, тот с опаской взглянул в угол. И вспомнил:
– Как-то захожу на кухню поздно вечером. Тварь эта вот тут сидит. На меня наглыми глазенками смотрит. Усы топорщит. Зубы скалит... Я дверь плотно закрыл. Под нее половик засунул для надежности. В комнате на тахту улегся. Под подушку молоток положил. Чем черт не шутит!.. От гадин этих чего хочешь ждать можно. Не Божьих рук они творение, а сатанинских!
– Точно! – согласился Степан.
– А сколько людей-крыс в Москве расплодилось?!. Уйма!
– Что делать? – задал вечный для России вопрос Степан.
– Не знаю я толком, – ответил дядя Семен. Задумчиво почесал затылок. Кого-то вспомнил и приободрился: – Тезка твой, к примеру сказать, не сомневался, что тряхнуть Москву надо.
– Какой тезка-то?
– Разин Степан Тимофеевич!.. Не слышал, что ли?
– Все его помнят, – оживился Степан. Но... помрачнел: – Москву-то не удалось ему тряхнуть. В клетке, как дикого зверя, привезли. Помучили в подвалах Кремля и четвертовали на Красной площади.
– Да... Помянуть надо Степана Тимофеевича!
Дядя Семен открыл холодильник. Достал запотевшую литрушку и набулькал полстакана самогона. Выпил с удовольствием и пожеланием, чтобы земля Степану Тимофеевичу была пухом. Надолго замолчал, уйдя в исторические размышления...
Наконец он вернулся в день сегодняшний. С трудом рассмотрел осоловевшими глазами цветную фотографию. И заплетающимся языком сделал вывод:
– А «меченый»-то тебе, Степан, по плечо... Мал золотник, да недорог.
Дядя Семен налил еще грамм сто. Взглянул на стакан с неприязнью. Опрокинул его в широко раскрытый рот. И, как водится,... сделал страдальческое лицо. Похрустел огурцом и зловеще заявил:
– Тому, кто перестройку придумал, я бы башку оторвал за вредительство!
– Наверное, он как лучше хотел, – без особой надежды предположил Степан. – Может, все еще наладится?!
Решил что-то сказать дядя Семен. Но язык его абсолютно не слушался. Безнадежно махнул рукой. Покрылся бисером пота. Покраснел, как рак. Уронил голову на стол. И заунывно захрапел...
Поздно он проснулся на следующий день. Долго смотрел мутными глазами в неведомую даль, безмолвно шлепая губами... Потом заговорил. И пожаловался, что приснился ему жуткий сон.
Побывал он в мавзолее, где вместо Владимира Ильича Ленина ныне лежит Степан Тимофеевич Разин...
Видел живого Михаила Сергеевича Горбачева, приклеенного к кремлевской стене...
В конце сна набросилась на него крысиная стая. Искусала донельзя. И паспорт с московской пропиской сожрала.
Долго не мог прийти в себя дядя Семен после жуткого сновидения и с перепоя. Матерился. Стонал. Кряхтел. Лечился деревенским рассолом.
К вечеру он все же оклемался. Попил чайку с вареньем вместе со Степаном. Попрощался и расцеловался с племянником. Попросил передать горячий привет своей младшей сестренке. Закрыл дверь на два замка, цепочку, щеколду. И снова улегся на тахту.
Не спалось дяде Семену. Думалось о чем-то неясно-невеселом... А Степан уже сидел с пустым рюкзаком в электричке.
На платформе тусклое освещение обесцвечивало лица людей, превращая их в блеклую серую массу. Обнявшись с урной, спал заблеванный мужичок в рваной рубашке.
Электричка дернулась и тронулась. За окном стали отступать грязный вокзал. Заплеванная урна. Мужичок в собственном соку... Внизу вскоре промелькнули огоньки кольцевой дороги.
Степан облегченно вздохнул. Громогласная чужая Москва осталась позади. Впереди ждала тихая родная деревня...