Лето 1989 года
Степан Гаврилович был чрезвычайно образцовым коммунистом. Вовремя и до копейки платил взносы. Активно участвовал в общественной жизни. Регулярно выступал на партийных собраниях. И всегда страстно поддерживал линию КПСС по всем до единого международным и внутренним вопросам.
Конечно же, он без малейшего сомнения поддержал перестройку. Поскольку свято верил тому, к чему призывало высокопоставленное руководство. Нисколько не сомневался – это на самом деле единственно верный путь к долгожданному светлому будущему советских людей.
– Процесс пошел! – всюду с оптимизмом и уверенностью любил повторять Михаил Сергеевич Горбачев.
Ну как не поверить на слово самому генеральному секретарю ЦК КПСС. Ведь ему-то с олимпа высочайшего партийного поста наверняка были хорошо видны все перестроечные шаги по всему необъятному Советскому Союзу...
Федор Гаврилович был всего-навсего на год младше Степана Гавриловича. А отличался от него разительным, самым невероятным образом. Ни внешне, ни внутренне вовсе не походили они на родных братьев.
Что природа творит?!. Чего хочет, то и вытворяет. Просто диву иногда даешься.
В отличие от старшего брата, Федор Гаврилович был чрезвычайно антиобщественным человеком. В массовых мероприятиях категорически не участвовал. Ни в ВЛКСМ, ни тем более в КПСС не вступил бы ни за какие коврижки. Всегда имел свою собственную точку зрения, чаще всего кардинально не совпадающую с официальной комсомольско-партийно-государственной.
Конечно же, перестройку встретил он недоброжелательно-подозрительно. Поскольку нечто подобное уже затевалось в Союзе и в 56-м, и в 65-м. Однако все благие затеи, несмотря на суету сует и оглушительную пропагандистскую трескотню, кончались традиционно... Ничем!
И все возвращалось на круги своя. И несогласных, как обычно, не находилось... Все единодушно впадали в очередную многолетнюю спячку. И - одновременно в робкое ожидание, что когда-нибудь кто-нибудь их снова разбудит. Поднимет в конце-то концов на великие дела.
После двадцатилетнего «застоя» в 85-м объявился Горбачев. В его перестройку и в него лично Степан Гаврилович, о чем мы уже знаем, поверил сразу и беспредельно. С тех самых пор он стал хронически пребывать в благостном ожидании чего-то эпохально хорошего.
А Федор Гаврилович, наблюдая за происходящим, приходил к противоположным выводам. Он убеждал старшего брата, что ежели «процесс пошел» столь невеселым образом, то счастливого конца не дождешься во веки веков.
И действительно. Перестроечная поступь, как будто специально, регулярно знаменовалась мрачнейшими событиями. Одно наслаивалось на другое, вгоняя в крайнюю тоску и беспредельную растерянность подавляющее большинство рядовых советских граждан.
«Процесс пошел»...
Весь Советский Союз (да и весь мир) потрясла и напугала Чернобыльская атомная катастрофа. Пожалуй, еще никогда человечество не приближалось так близко... к концу света.
Огромные территории Украины, Белоруссии, России накрыло смертоносное облако. В мучениях умирали тогда, умирают сегодня и неизвестно как долго будут умирать в будущем люди от радиоактивной заразы...
В Черном море, в Цемесской бухте, в двух милях от берега, столкнулись суперсовременный сухогруз и старый пассажирский лайнер. Девятипалубный «Адмирал Нахимов», получив громадную пробоину, опрокинулся на правый борт. И пошел на дно через... восемь минут.
Более тысячи двухсот пассажиров и членов экипажа оказались в воде. Все, естественно, как могли боролись за жизнь. Но спастись удалось далеко не всем. 423 человека утонули...
На своем любительском самолетике благополучно пересек государственную границу СССР немецкий парень – искатель приключений. Спокойно долетел и без проблем... влетел в Москву, которую вроде бы на замке должна была держать наша доблестная ПВО. Сделал победный круг над Красной площадью и приземлился на Васильевском спуске.
Немецкий «налет» стал удобным поводом – взялись, засучив рукава, за военных. Прежде всего, за заслуженных, навечно вписавших свои имена в нашу историю. Но... «старорежимных». Ветеранов, да и всю армию, перестроечная пресса с садистским удовольствием принялась третировать и позорить на весь мир...
В июне нынешнего года гигантским факелом вспыхивает газопровод в Башкирии. В центре пожара, словно по дьявольскому наваждению, оказались два встречных поезда, переполненных людьми.
Несколько сотен взрослых и детей заживо сгорели в вагонах. Или же в муках умерли от сильнейших ожогов в больницах. Практически во все уголки необъятной страны из Уфы отправили гробы и урны с прахом погибших...
– Все это, Федя, конечно же, печальные, даже трагические события... Но случайные. К перестройке прямого отношения не имеющие, – убеждал младшего брата Степан Гаврилович.
– Зато не случайно, Степа, давно уже ходили слухи о человеке с метой, который принесет нам непоправимые беды, – возражал старшему брату Федор Гаврилович.
– О ком ты?
– О Горбачеве! О ком же еще!.. Как он с родимым пятном на голове пришел к власти, так одно за другим, без передышки, и стали случаться трагические происшествия... Начали падать самолеты. Тонуть корабли и подлодки. Терпеть крушения поезда. И так далее и тому подобное.
«Процесс пошел»...
Взрывается Карабах – армяне и азербайджанцы с оружием в руках пытаются разрешить давний территориальный спор... Повсюду в Советском Союзе резко обостряются национальные конфликты и противоречия. «Младшие братья» все больше недовольны друг другом и своим «старшим братом»...
«Легион грузинских соколов» и прочие «неформалы» требуют разобраться с абхазами и осетинами. А заодно - с советской властью и русскими. На митингах в Тбилиси появляются транспаранты: «Долой советскую власть!», «Давить русских!», «Долой прогнившую Российскую империю!», «Долой фашистскую армию!», «Русские! Вон из Грузии!».
Весной нынешнего года все это закончилось ожесточенным столкновением митингующих с военнослужащими МВД, вызванными на подмогу руководством Грузии. В неимоверной давке на узком отрезке проспекта Руставели, перед Домом правительства, погибло девятнадцать человек. Шестнадцать из них - женщины...
Антисоветские, антирусские настроения охватывают и все Прибалтийские республики – Латвию, Эстонию, Литву. Если еще недавно уравновешенные прибалты говорили лишь об экономической самостоятельности в составе единого государства. То теперь – о полном суверенитете вне рамок Советского Союза. И... без русского населения.
– Что-то, Степа, ваш коммунистический интернационал трещит по всем швам, – возмущался Федор Гаврилович. – Выходит, зря русский Ваня, не жалея сил, всех этих прожорливых «братьев» от врагов защищал и под свое крыло брал?! Строил им порты, заводы, дороги, электростанции. Учил в институтах... Все зря, оказалось?!
– Нет, не зря, – не согласился Степан Гаврилович. – Просто время сейчас такое наступило. Пройдет перестроечная суматоха, и все уляжется, успокоится, наладится... Националисты из республик осознают, что были неправы, и затихнут.
– И станут дальше за свои шпроты и мандарины жить припеваючи. Рожи наедать и подсмеиваться над доверчиво-добродушными русскими дураками... Мол, пашите, пашите, Вани! Да помалкивайте! Потому как не зря семьдесят с лишним лет коммунисты усердно вас воспитывали и продолжают воспитывать интернационалистами.
– Помолчи, Федя! – рассердился Степан Гаврилович, коммунист-интернационалист. – Не рассуждай о том, в чем как беспартийный ни черта не смыслишь!.. Я же тебе, бестолковому, уже объяснил – все постепенно, рано или поздно, но наладится. И будем мы по-прежнему вместе и дружно жить.
«Процесс пошел»...
Преступность росла устрашающими темпами. Рассекреченные и обнародованные в печати данные уголовной статистики произвели на всех эффект разорвавшейся бомбы. Самым прискорбным, пожалуй, оказался тот факт, что ряды преступников наиболее активно пополнялись несовершеннолетними, зачастую... беспризорными подростками.
Так уже случалось в нашей истории после революции, гражданской и Отечественной войны. То же самое стало происходить и сегодня, в нынешней перестроечной стране...
Советские граждане, как и денежная масса, впадали в паническое состояние. В государственных магазинах с фиксированными ценами выстраивались очереди за низкосортными продуктами. А в некоторых кооперативных ресторанах, ломящихся от дефицита, уже перестали брать... рубли. Доверие к родной валюте катастрофически падало.
Свои сбережения все пытались во что бы то ни стало вложить хоть куда-нибудь. Покупали второй, а то и третий, четвертый, пятый телевизор. Запасали стиральный порошок на десять лет вперед. Скупали в комиссионных золото, готовясь к неизбежно приближающемуся «черному» дню...
На улицах больших и малых городов появлялось все больше нищих. Доведенные до отчаяния люди заставляли себя подавить свое человеческое достоинство, гордость, чувство стыда. И... протягивали руки. Они попрошайничали. Просили помочь им в беде. И сердобольные прохожие нередко опускали в раскрытые ладони мелочь и бумажки.
Но стоило вдалеке показаться милиционеру, как, с трудом отталкиваясь кулаками от асфальта, уезжал в противоположную сторону безногий старик-инвалид на тележке. Опираясь на костыли, ковылял худющий парень-калека в камуфляже с обоженным ненавидящим лицом.
Постукивая палочкой, семенила прочь на дрожащих ногах безысходная сгорбленная старушка с пустой авоськой. Боязливо оглядываясь, стремительно уходила подальше от неприятностей молодая грустная женщина с плачущим ребенком на руках...
Клан процветающих кооператоров неуклонно разрастался. В него вливались и воротилы теневой экономики с уголовным прошлым и бандитскими физиономиями. И благопристойнейшие с виду коммунисты, еще вчера занимавшие высочайшие посты в хозяйственных, партийных учреждениях.
Об их истинных доходах никто и знать не знал до поры до времени... Не сотню же в месяц они заколачивали в своей кооперации?! Наверняка куда больше. Но сколько?
Ответ на всех интересующий вопрос нашла наконец-то Контрольно-ревизионная комиссия Московской городской организации КПСС. Весь советский народ нервно вздрогнул. Когда услышал, что один оборотистый коммунист-кооператор заплатил партийные взносы с… трех миллионов рублей.
– У нас, Степа, всю дорогу только и толковали о неприкосновенности общенародного богатства. А ныне что творится?! – возмущался Федор Гаврилович. – Расхищают его, растаскивают, распродают. И бешеными нечестными деньгами набивают свои карманы вместе с уголовниками... коммунисты.
– Не впадай в панику, Федя! – успокаивал младшего брата Степан Гаврилович. – Это единичные случаи. Как говорится, в семье не без урода. С недобросовестными коммунистами разберутся по всей строгости закона. Даже несмотря на уплату ими... членских взносов.
– Хоть бы так вышло, – тяжело вздохнул Федор Гаврилович. – А то у нас теперь больше языком без устали болтают, чем нужные для простого люда дела делают.
«Процесс пошел»...
Перестройка родила гласность. Та, в свою очередь, – обезумевшие от вседозволенности средства массовой информации. Они начали устраивать в стране воистину духовный Чернобыль. Все лучшие страницы нашей родословной вырывались и публично сжигались. Русский человек с богатейшей тысячелетней историей постепенно оказывался на голом месте...
Русскоязычные писатели и поэты, еще вчера известные своим несокрушимым историческим оптимизмом, вдруг обнаруживали в творческой палитре нечто новое. Сегодня они, ожесточенно расталкивая локтями конкурентов, пристраивали в «толстые» журналы с миллионными тиражами произведения на редкость пессимистично-траурных тонов.
«Золотые перья» советской журналистики с русско-бердичевским акцентом, запятнавшие себя наипреданнейшим лизоблюдством в сталинско-хрущевско-брежневские времена, пристроились ныне в авангарде ярых перестройщиков. На экранах телевизоров и на страницах газет они изощренно превращали бездарное в гениальное. Ничтожное – в великое. Аморальное – в образцово-нравственное...
Рождались и неизвестно на какие средства небедно существовали бесчисленные группки, объединения, партии с эффектно звучащими названиями. Ими успешно нагнеталась истерическая атмосфера революционно-еврейского балагана. Того самого, что подточил и разрушил в конце концов мощную Российскую империю в семнадцатом...
В конце мая 89-го торжественно и помпезно открылся Первый съезд народных депутатов СССР. Он походил со стороны на шумный, склочный, бестолковый и абсолютно бездарный политический телеспектакль. Его главными героями, по воле случая, оказались люди, серьезно заболевшие... недержанием речи.
Двенадцать дней воздух под высокими сводами Кремлевского Дворца съездов сотрясали словеса. Всем поголовно депутатам перестроечной закваски во что бы то ни стало требовалось выговориться. Публично выговориться! Обязательно прокричать свое! Да так эмоционально прокричать, чтобы непременно запомниться миллионам обалдевших телезрителей.
На глазах советских граждан, бросивших работать и жадно припавших к телевизорам, буйствовала вакханалия безумного самооплевывания, саморазоблачения, саморазрушения. Неистово топталось все, чего достиг и чем по праву гордился Союз Советских Социалистических Республик. Наше недавнее прошлое кусали с азартом и остервенением.
– Если и дальше, Степа, пойдет этот невиданный бардак, то скоро твоя родная КПСС просто развалится. Или же ее официально прикроют за вредительство... Послушай, как усердно депутаты-коммунисты свою партию, да и всю страну, дерьмом поливают, – мрачно рассуждал Федор Гаврилович, наблюдая за работой съезда.
– Не грусти, Федя!.. Ничего особо страшного не происходит, – успокаивал младшего брата Степан Гаврилович. – Самокритика, как известно, еще никому не вредила. А наоборот, помогала... Правда, меру, конечно, во всем надо бы знать.
– Вот именно! – согласился Федор Гаврилович. – А то у нас каждый перестроечный день обязательно какие-нибудь непотребные новости приносит. От них головы у нормальных людей идут кругом... Скоро все мы последнего рассудка лишимся.
«Процесс пошел»...
Обнаружился-таки человек, решивший избавить всех разом соотечественников от тяжелейших и вообще неизлечимых недугов при помощи... сеансов гипноза по Первой программе Центрального телевидения. Для начала телепсихотерапевт Кашпировский долго и нудно зачитывал благодарственные письма и телеграммы от уже благополучно излеченных им людей.
Потом глаза его стекленели. Дьявольским вкрадчивым голосом начинал он «давать установку на исцеление». В монологе встречались такие фразы не для слабонервных, как: «Хочу предупредить, что на какое-то время вы перестанете принадлежать себе. Подчинитесь мне в этом безоговорочно... Можно сделать так, что вся страна будет хохотать. Можно сделать так, что все развалится».
В конце каждого сеанса Кашпировский настоятельно просил миллионы зрителей обязательно сообщить ему письменно об улучшении состояния их здоровья. Заодно уверял, что хочешь не хочешь, а к «мобилизации скрытых резервов человеческого организма» просто непременно приведет его... словесный метод телелечения.
Он, впрочем, в перестроечные времена стал не единственным. Оказалось, что лечить уже больных и ныне заболевающих советских граждан по Центральному телевидению можно не только словесно. Но и... молчком. Этот метод разработал и внедрил телеэкстрасенс Чумак.
Летом он, пожалуй, переплюнул по популярности всех вместе взятых телевизионных ведущих. Постоянно появлялся в «120 минутах», в передаче «Это вы можете». И хронически... молчал. Не произносил ни слова. Только куда-то сосредоточенно смотрел. Посапывал и делал загадочно-плавные круговые движения руками.
Молчал Чумак только на телеэкране. А в жизни был он очень даже словолюбивым, разговорчивым без меры. Никогда не отказывался от интервью и щедро раздавал их направо-налево. Не без гордости раскрывал все свои творческие секреты и поражающие воображение грандиозные планы на будущее.
«За меня работают мои кассеты, – рассказывал телеэкстрасенс. – Люди думали, что я каждое утро работаю в прямом эфире по телевидению. Ничего подобного. Были записаны шесть программ, которые крутили три месяца, повторяя из недели в неделю. Это и есть самое невероятное, что ставит в тупик ученых, специалистов».
«Метод аудио-видео-кассетного энергетического взаимодействия – вещь уникальная в мире... Я создаю искусство общения. И не случайно я выбрал форму молчания. Куда проще, общаясь с экрана с людьми, произносить монологи, проповеди. Но именно молчание пробуждает в душе человеческое добро, милосердие».
Словом, стоило недолго посидеть дома у телевизора. Посмотреть на молчащего, жестикулирующего Чумака, чтобы тут же подобреть. Зарядиться и поправить пошатнувшееся здоровье.
А если ты не забыл поставить перед экраном бутылку с водой, то она тоже обязательно зарядится. И можно будет оздоравливаться длительное время, выпивая, к примеру, по глоточку в день.
В случае отлучения от Центрального телевидения, в его умопомрачительные планы входили и заряженные... кремы. Шампуни. Бальзамы. Лосьоны. Зубная паста. Молоко. Детское питание. Фотографии. Газеты. И т. д., и т. п.
Чумак предполагал также наладить массово-коммерческое производство бутылок с заряженной водой и видеокассет, лечащих самые разные болезни. В том числе... СПИД.
– Если и дальше, Степа, все эти «целители» будут процветать и пудрить нам мозги, то скоро Союз Советских Социалистических Республик превратится в пристанище умалишенных, – размышлял Федор Гаврилович.
– Понимаешь ли, Федя, людям всегда хочется чуда. Хоть немного... Особенно в смутные, как ныне, времена, – без прежнего энтузиазма попытался успокоить младшего брата Степан Гаврилович.
– Бедные шарлатаны далекого прошлого! Разве им снились сегодняшние огромные многомиллионные аудитории?!. У меня такое впечатление, что их специально выпускают, как чертей из табакерки. Дабы окончательно запутать народ с этой перестройкой, – уверенно сказал чрезвычайно антиобщественный Федор Гаврилович.
– Похоже на то... К сожалению, – впервые впал в тоску чрезвычайно образцовый коммунист Степан Гаврилович. И начал постепенно выходить из состояния благостного ожидания чего-то эпохально хорошего.
«Процесс пошел»...