Зима 1991 года
«Продолжаем публикации прогноза неблагоприятных в геофизическом отношении дней. По данным, полученным из Института клинической и экспериментальной медицины Сибирского отделения Академии медицинских наук СССР, «тяжелые» дни в феврале 1991 года ожидаются: 5, 9, 19, 23, 27»...
Газетная вырезка лежит у матушки на столе, на самом видном месте. Она плохо себя чувствует – болит голова. Ноет сердце. Еле ходит от слабости.
То же самое происходит с ее давними подругами-старушками. Они чаще всего и умирают в «тяжелые» дни.
Так произошло и сегодня… С утра тетя Катя не подходила к телефону. На всякий случай к ней пошел брат, живший неподалеку. Он нашел ее мертвой в ванне. Наверное, инфаркт.
Врачи еще не приезжали. Их ждут с минуты на минуту. Когда похороны – неизвестно. Ясно только, что на Ваганьковском кладбище, где лежат все ее родственники.
Матушка застыла от горя у замолчавшего телефона... Какая разница, что случилось с Катей – инфаркт. Инсульт. Или еще что-нибудь.
Какая разница, где и когда похоронят... Нет ее больше. Никогда не будет... Останутся только воспоминания.
– Катя с Аней закончили консерваторию. Ничего, кроме музыки, в жизни у них как-то не складывалось, – вспоминает матушка. – Катин муж пропал без вести на фронте. Детей завести не успели...
Анин – перераненный, переконтуженный – умер после войны… А много лет спустя единственный сын насмерть разбился на старом отцовском мотоцикле... Вот так. Ани не стало год назад. Кати – сегодня.
Надо же... Вчера вечером поболтали по телефону. Повспоминали Аню, других умерших подруг. Договорились на днях встретиться, погулять по парку в Сокольниках... Оказалось, поговорили с Катей в последний раз.
Как тяжело расставаться с давними друзьями... Сколько вместе прожито и пережито. Помогали друг другу в трудные минуты. Всякое бывало. Что бы ни случалось, верили – рано или поздно все наладится, устроится... Ничего хорошего не дождались...
Матушка замолкает. Бесцельно ходит по комнате. Или сидит на тахте, с тоской глядя на промерзшее окно. Начинает вспоминать прошлое, и настроение немного улучшается. Возвращается в день сегодняшний и... снова грустит:
– Старухи с утра до вечера бродят по магазинам. На полках – хоть шаром покати... Все друг друга знают. Когда встречаются на улице, предупреждают: туда не ходите, там тоже пусто.
Или, радуясь, советуют срочно «сбегать» за нежданно-негаданно появившимися продуктами... В очереди придется отстоять часа два, не меньше. Если хоть чего-то достанется, считай повезло.
Совсем плохо одиноким старикам. Не нужны они никому. Вроде бы лишние на свете. Таких много... Знаешь бабушку Любу? Она живет в маленькой комнатке в коммуналке под нами.
Ей за девяносто. Еще до революции пришла из деревни в Москву на заработки. Пристроилась уборщицей, потом няней... Сколько чужих девчонок и мальчишек вырастила.
Своей семьей так и не обзавелась... Старость встретила в одиночестве и безденежье. Трудовой книжки нет, стажа тоже. Пенсию дали такую мизерную, что сказать совестно.
Из родни в деревне многие давно умерли. Другие куда-то уехали, потерялись. Никого у нее нет. Никого...
Соседи бабушку Любу просто не замечают. Или зло на ней срывают, если не в настроении… Нет у нее ни телевизора. Ни радио. Ни книг.
Есть только библия. Раньше читала ее медленно, по слогам. Теперь не может – совсем плохо видит... Что делает изо дня в день? О чем вспоминает? На что надеется?
Заболела она как-то. Носила я ей поесть, лекарства. Помню, сказала Люба: «Жить не хочется. Но и умирать – тоже. Выберешься потихонечку из подъезда. Посидишь на лавочке со старухами… А как там? Не знаю... Не охота в ее, матушку, ложиться. Лучше на земле еще потянуть хоть немного. Правда?»
Сказала – и радостно засмеялась... Как странно устроены старики.
Никто не торопится в мир иной. Да и есть ли он?.. Даже верующая бабушка Люба не знает. Ведь никто оттуда не возвращался на суетную землю.
Я тоже не знаю, что будет после смерти... Крестили меня, как положено. Родители были верующие.
Но сама-то росла в такое время, когда заставляли поверить в кого угодно, только не в Бога. Во всех я теперь окончательно разуверилась.
А те, кто, несмотря ни на что, ходили в чудом уцелевшие церкви, продолжают надеяться только на Бога. Разрушенные храмы начали восстанавливать.
Помнишь, недалеко от дома тети Нины стояла заброшенная, полуразвалившаяся церковь. Она возродилась – окрепла. Постройнела. Разукрасилась.
Любо-дорого на нее смотреть, как много лет назад. Когда сами были девчонками. Теперь мы – старые развалины. А церковь вернулась в молодость…
Телефон зазвонил неожиданно и резко. Матушка замолчала. И с опаской подняла трубку... Ничего страшного не услышала. Просто кто-то перепутал номер.
– Недавно была у Нины, – продолжала она. – Не может прийти в себя после инфаркта… По-прежнему не выходит на улицу. Лифт не работает. Лестничные пролеты длинные.
Подниматься на третий этаж сил не хватает. Раньше ходила по магазинам. Искала продукты для себя, но главное – для семей сына и дочери. Теперь не может помогать им. Переживает... Расстраивается до слез.
Дети и внуки у Нины хорошие. Не бросают в трудную минуту. Так должно быть. Так и было всегда.
Ныне нормальные отношения стали редкостью… Молодые с утра до вечера крутятся как белка в колесе. И им не до стариков-родителей.
Как, почему докатились мы до такой жизни?.. Не знаю. Видно, наше время заразило какой-то плохой болезнью людей. Заставило их забыть совесть и доброту... Все перемешалось и запуталось.
С Нининым домом тоже непонятная история приключилась... Началась она год назад. Прошли по квартирам какие-то люди и сказали жильцам, чтобы собирались на выезд. Потом пришли другие и утешили: «Живите спокойно, выселять не будем».
Все поволновались. Посудачили и успокоились. А зря... Через месяц явились районные начальники, целая делегация. Собрали жильцов.
Показали официальную бумагу. И заявили: «Принято окончательное решение – дом будем сносить. Получайте ордера. Всех переселим в новые районы».
Некоторые махнули на все рукой и начали разъезжаться по окраинам. Другие решили подождать. Кто знает, что завтра будет.
Нина тоже настроилась не торопиться. Попробовала добиться, чтобы ее оставили в центре.
Квартира у нее маленькая, зато уютная и светлая. Высокие потолки. Просторные окна. Пол из дубового красивого паркета. Здесь выросли дети и разъехались по Москве.
Когда умер муж, Нина осталась одна. Но все-таки в родном, знакомом с детства гнездышке. И вот теперь его разрушают…
Порыв зимнего ветра сильно ударил в окно. Потом еще раз. Еще... Он стих также неожиданно, как и начался. С проспекта надоедливо, но привычно доносился тревожный гул нескончаемого потока машин.
– Ну вот, – продолжала матушка. – Пошла Нина к районным начальникам.
Попросила: «Дайте, пожалуйста, маленькую однокомнатную квартирку. В старых домах или новых, что строятся в центре. Я здесь родилась и мои родители. Как мне уезжать отсюда?.. Помогите!»
От нее отмахнулись, как от назойливой мухи: «Бери, бабуля, ордер и поезжай, куда посылают. Пока будешь ходить с протянутой рукой, дом твой снесут – останешься на улице».
Такой вот разговор получился… Что за времена?! Что за нравы?!
Нина поняла, что все бесполезно... Взяла ордер. Еле-еле добрела до дому. Поднялась на свой этаж. Вошла в квартиру.
Сердце и прихватило. Хорошо, успела вызвать по телефону «скорую». Оказался обширный инфаркт... И никто, конечно же, не виноват. Никто и ни в чем.
Нинина история не закончилась. Наоборот. Все окончательно запуталось… Слух прошел – ломать дом передумали. Заволновались люди, которые ордера получили. Но не успели переехать.
Поволновались-поволновались. Пошумели-пошумели. И затихли. Не может быть такого, раз официальное решение о сносе своими глазами видели. Своими ушами слышали. Не ослепли. Не оглохли пока совсем, слава Богу.
Правда, лучше ни во что не верить. Ни в то, что в газетах написано. Ни в то, что с высоких трибун сказано... Запутались перестройщики. Обезумели. Заврались.
Так и с домом получилось. Сказали одно, получилось другое. В освободившиеся квартиры начали въезжать какие-то люди и обустраиваться надолго. Сносить-то действительно раздумали. Ну и времена...
Заявилась к Нине размалеванная, как кукла, дама в норковой шубе. В сопровождении двухметрового мордоворота.
Ласково так, по-лисьи, говорит: «Бабушка, у меня есть ордер на квартиру. У вас, насколько я знаю, другой – на выезд. Не тяните с переездом. Мне тут ремонт срочно сделать надо... Не задерживайтесь, пожалуйста».
Походили они по квартире. Все обмерили. Обсудили. Записали в книжечку. Перед уходом, в самых дверях попрощался мордоворот по-волчьи и припугнул Нину: «Бабка, советую тебе, не тяни резину... Как бы чего не вышло».
Такая вот история с Нининым домом. Рассказывала она мне и... плакала. От обиды. Беззащитности. Несправедливости. Когда перестанут издеваться над стариками? Никогда жизнь их не баловала. Но такого раньше не было...
Матушка встает. Бродит по квартире, о чем-то размышляя про себя. Снова садится за стол. И, подперев седую голову сухим кулачком, возвращается к невеселому рассказу:
– Рабочий день кончился, когда возвращалась от Нины. В метро – столпотворение. Люди – усталые. Неразговорчивые. Злые. Как будто все озлобились на перестройку и друг на друга.
Выбралась из подземелья на улицу... И тут не лучше. Вокруг сплошные сугробы. Толпа растянулась по утоптанным, скользким тропинкам. Никто Москву не убирает ни от снега. Ни от грязи. Ни от распоясавшегося хулиганья.
Ступеньки в подземный переход под проспектом заросли льдом. Пожилой мужчина поскользнулся и упал. Матом обругал городские и прочие власти. Ныне все можно. Толк-то какой от ругани?
При выходе передо мной карабкалась по скользкой лестнице маленькая старушка. Моя ровесница, а может быть, старше. В руках тяжеленная сумка.
Поднимется на ступеньку и стоит. Отдыхает. Приходит в себя... Рядом мелькали десятки людей. И никому не пришло в голову помочь ей. Неужели трудно?
Я говорю старушке: «Давайте помогу». Она: «Ты что, милая. Сама не шибко ходишь. Не беспокойся. Выберусь как-нибудь. Не впервой... Ползаю целыми днями по магазинам, как черепаха. Сегодня на обледенелых ступенях застряла... Если поможешь, спасибо тебе большое».
Взяли мы сумку за обе ручки и медленно выбрались из перехода. Постояли на улице. Поболтали о том о сем и распрощались, как давние подруги. Со старушкой я наверняка еще встречусь... А с Катей никогда.
Нет-нет, я обязательно ее увижу в последний раз на похоронах, на кладбище... Потом уже никогда. Как грустно устроена жизнь...
Матушка замолкает. Не хочется ни о чем больше рассказывать. Она неотрывно смотрит на замысловатые ледяные узоры на окне.
Горькие слезинки выкатываются из глаз и бегут по глубоким морщинам. Усталая ладошка нащупывает на столе вырезку из газеты...
Прогнозы неблагоприятных в геофизическом отношении дней печатались все реже и реже. Потом вовсе исчезли.
То ли газетная площадь, как все остальное, немыслимо подорожала. То ли будни перестроечные превратились в нескончаемый «тяжелый» день. И пропал смысл сообщать о том, что стало ясно всем...